Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email&#160;protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Человеку досталось наследство звероподобности. Животному, которое борется за своё выживание, нет дела до гибели собратьев. Мы боги в телах зверей, и наш мир — в лапах «великого зверя», человека, как такового. Спаситель был распят «зверем», видевшим в нём угрозу своему царству, но Христос завещал нам свои слова о любви и братстве. Где услышал он эти слова и от кого? Кто впервые научил его любви?»

Фил захлопнул книгу и налил себе в бокал вина.

Он был далёк от религий и теологических споров, но юность и профессия заставляла его искать различия между постулатами Торы и Библейскими заповедями, между афористичными законами Будды и пламенными призывами пророка Мохаммеда. Одно время ему казалось, что он нашёл в своей душе пристанище для удивительной религии синтоизма и его прекрасного божества-женщины Аматэрасу. Но, чем больше он искал разницу, тем больше точек соприкосновения находил в этих религиях, а чем больше находил общего, тем яснее понимал, что всё это лишь осколки, лишь частности, подобранные разными пророками в разных частях мира, а есть нечто единое, целое, гораздо более значительное любого обряда. «Мы — порождение мысли Божьей — Бог внутри нас», — сказал он это сам или услышал подсказку, Фил не понял, но согласился с услышанным не только умом, но и странным чувством умиротворённости и покоя в душе. Он подумал о том, что наверное неплохо было бы пожелать Фильке любви, которая сохранит его душу.

И пожелал.

Главное, что подметил Филька за прошедший после развода год, это то, что его перестали называть Филькой. Отец старался называть его полным именем, Филипп, а в школе и на улице друзья сократили его до звучного — «Фил».

Это было, во-первых, коротко, а во-вторых, по-американски.

Капиталистическая Америка тихо вползала сквозь щели «железного занавеса» в социалистический лагерь и обретала в умах строителей не очень сытого коммунизма образ заморского, но вполне земного рая. Да, как утверждали газеты, капиталисты эксплуатировали рабочий класс, но когда на экраны вышел документальный фильм «За рампой — Америка», созданный советскими кинематографистами как осуждающий документ, на фильм этот ходили не один раз, и с удивлением обнаруживали на экране большие дома, машины, красивые улицы и магазины, в которых проистекала мучительная жизнь американского рабочего класса.

Джинсы, женская косметика, жевательные резинки и сигареты «Camel» с помощью мелких фарцовщиков входили в быт советских людей, внося зёрна вопросов и сомнений в комсомольские и партийные сердца.

И совершенно непоправимый вред коммунистической идеологии наносила западная музыка. Подрастающее поколение отказывалось получать радость от исполнения песни «Взвейтесь кострами, синие ночи», а ночи напролёт с помощью приёмника «Селга» вылавливало на «коротких волнах» музыку «Битлз», «Роллинг Стоунз» и других идеологических диверсантов. Магнитофонные записи западных идолов распространялись по стране со скоростью гриппозной эпидемии.

Фил поклонялся «битлам». Нет, он не был чокнутым фанатом, готовым с утра до вечера обсуждать детали жизни кумиров, тратить последние деньги на фотографии и драться с любителями «роллингов».

Ему нравилась эта музыка, и он её пел.

Умение петь и играть на гитаре тихо вытеснило его публичные поэтические экзерсисы, и он стал записным исполнителем на вечерних посиделках под липой.

Но не надолго.

Они с папой переехали в другой район.

Точнее — переехал папа, а Фил — вместе с ним.

А ещё точнее — папа женился.

Целый год до этого переезда Фил просто балдел от новых взаимоотношений с отцом. Они разговаривали на равных, на равных решали домохозяйственные вопросы, обсуждали по взрослому все проблемы и вместе ходили на футбол, на рыбалку и в гости.

Время от времени отец доставал из почтового ящика письмо с Дальнего Востока и молча протягивал его Филу. Первые письма Фил открывал с учащённым пульсом, но чем дальше он это делал, тем больше волнение сменялось недоумением. Мать писала о своих переменах в жизни, о том, что она удачно вышла замуж, что у неё большой дом и хозяйство, она описывала в подробностях и деталях свою новую работу и свою новую жизнь. Она задавала служебные вопросы про учебу и про личную жизнь. Словно не осталось в прошлом огромной черной дыры…

И Фил перестал отвечать на письма.

Вера, которая уже успела разойтись с первым мужем, и теперь мучилась с малышом в одиночку, горько усмехалась, читая строки от матери, а однажды отпустила комментарий, который запомнился Филу надолго: — Разбила ещё одну семью, увела мужа от жены и двух дочерей, а теперь хочет любви и счастья.

Любви и счастья хотели все.

И многие хотели его не только для себя, но и для окружающих. Отца беспрерывно знакомили и сватали «с девочками из приличных». На первое свидание, обычно, отец отправлялся сам, а на второе стал брать с собой Филиппа, утверждая, что его выбор будет иметь решающее значение. Это было забавно, пусть и не очень весело. Фил ощущал значимость своего мнения и ему было приятно оказать содействие другу — отцу.

«Из приличных» были, в основном, разводные, у многих был свой ребёнок и своя биография, в которую ни папе, ни Филу вникать не хотелось. С ними они применяли отработанную схему: ходили в кино, ели мороженное, прощались и обещали позвонить при случае.

Попадались и «барышни», но всё больше со странностями. Одна из них, рекомендованная очень ответственными людьми, для первой же встречи назначила свою квартиру, и когда папа с Филом туда вошли, они поняли, что «уйти живьём» будет очень трудно.

Кроме роскошной мебели и посуды, в квартире висели немецкие гобелены и картины, а на всех видимых местах стояли фарфоровые пастухи и пастушки. Обеденный стол ломился от икры и севрюги, колбас и паштетов, на отдельном столике стояли фрукты и конфеты, а бутылки громоздились на столике передвижном. Хозяйка дома беспрестанно говорила и передвигалась по трёхкомнатной квартире, которую ей оставил папа — генерал, уезжая на службу в Германию. Она сама ни в чём не нуждалась, работала в министерстве и какого чёрта ей нужно было приглашать в гости скромного заводского служащего, да ещё с «довеском», Фил никак не мог понять. От её беспрестанного движения и говорения, а возможно, от обилия салатов и паштетов, Филиппа начинало подташнивать. Но когда хозяйка на секунду умолкла и уселась напротив — всё открылось.

Бог был занят массой дел, когда пришёл черёд ваять очередное своё чадо — он забыл приклеить на, в общем-то, миловидное лицо нижнюю челюсть и подбородок. Когда молодая женщина говорила и двигалась — это было не так заметно, но пауза её губила.

Сытный и обильный вечер завершился вручением огромного количества подарков для Филиппа, среди которых были джинсы фирмы «Lee», коробка жевательной резинки и мечта гитариста — немецкие пластиковые струны.

Несколько дней они с отцом не обсуждали свой поход, но однажды Филипп выложил перед отцом полученные подарки и произнёс доклад, из которого следовало, что струны для его гитары не годятся, джинсы не по размеру, а жевательную резинку этой фирмы он не любит.

Не прикрытую ничем ложь Фил произнёс глядя прямо в отцовские глаза, а тот смущённо улыбнулся и попытался объяснить свою позицию:

— Понимаешь, Филипп. Мне она тоже не понравилась. Но я — это теперь не самое важное, я должен думать о тебе, о том, чтобы у тебя всё в этой жизни было.

— Тогда лучше поехали в Москву — она тебя ещё ждёт, наверное, — брякнул Фил и пожалел о своём длинном языке.

Отец побледнел и стал тереть рукой сердце, а затем вытряхнул на ладонь валидол и положил таблетку под язык.

— Ты не волнуйся, — положил Фил руку на плечо отца, — я не маленький, я всё понимаю.

— Я надеюсь на это, — тусклым голосом пробормотал отец, а затем твёрдо добавил: — А знаешь — это идея, эта женщина мне действительно нравилась.

Через неделю из Москвы пришло письмо, в котором вежливо сообщалось о том, что жизнь не стоит на месте, а в завершение была изложена просьба — более не беспокоить. Папа развёл руками и произнёс приговор:

— Останемся мы бобылями!

И ошибся.

Невеста ужасно боялась Филиппа, и не скрывала этого. Она вообще ничего не скрывала и её искренность подчёркивалась румянцем смущения — он посещал её симпатичное лицо при каждом появлении Фила. Поначалу, он весьма иронично поглядывал на очкастую туристку, которая, наслушавшись классической музыки и начитавшись классической литературы, до тридцати лет искала принца или героя, исходив нехожеными тропами полстраны. Страна была большая, но принцев в этой стране перестреляли и перевешали, герои во множестве полегли на войне, а выжившие мужики были нарасхват. К тому же, невеста была из большой еврейской семьи, что резко сокращало круг претендентов на её пухлую ручку. Семья была обеспокоена критическим возрастом и несерьёзным походом к жизни уже зрелой туристки и занималась поиском «приличного человека».